среда, 20 июня 2012 г.


Ну, вот.
И у нас, на Енисейской земле, побывала блаженная Матрона (Матронушка, Матрюшенька). Дальний проделала путь – из Москвы.
Народу, народу…
Избранная Духом Божиим от пелен младенческих, блаженная старица Матрона, слепоту и немощь телесную ко очищению духовному от Бога приявшая…
Радуйся, страны нашея Российския неусыпная печальнице…
Немного о реформах.
1764 год.
Один росчерк пера Екатерины II, тогда ещё заигрывавшей с французскими вольнодумцами, и из 954 русских монастырей, отслуживших века, остается только двести. Чик, как говорится, и нет.
Деньги от продажи монастырских имений пошли в казну? На обеспечение духовных школ и духовенства, как было обещано?
Да нет, конечно.
Деньги пошли в карман любезных фаворитов – многие из них тогда озолотились.
А просвещению России, о котором так вроде заботилась Императрица, отнятием церковных имений и закрытием 4/5 монастырей был нанесен сильный удар, что гораздо позже, проживая в Кишинёве, отметил – хоть и молодой тогда ещё, но проницательный – А.С. Пушкин.
1764 год. “Грошовая” вроде реформа.
Ну а что было вскоре, история знает. Тот же А.С. Пушкин это блестяще опишет в «Капитанской дочке» и в «Пугачевском бунте».
И цели-то ведь всё “благие”.
«Мы имеем свидетельства о том, как трудился преп. Паисий (Молдавский, Нямецкий, Величковский. – А.В.) на склоне лет. «Старец, несмотря на свои годы и болезненность… будучи весь день обременен делами монастыря, духовными и хозяйственными, ночи проводил за переводом и исправлением книг… Старец нес труды, превышающие естественные человеческие силы». Из-за пролежней «весь правый бок старца, до самой ступни, был покрыт ранами, так что он даже и лежать на нем не мог. Сидя согнувшись на кровати, он всего себя обкладывал книгами. Здесь лежали словари различные, Библия греческая и славянская, грамматика греческая и славянская и переводимая книга. Тут же стояли зажженные свечи. А старец, сгорбившись, как малый ребенок, писал всю ночь, забывая и свою слабость, и свои раны, и необходимость отдыха и сна. Он до такой степени углублялся в свои занятия, что не слыхал монастырского била, не замечал ничего, происходившего кругом него, не мог дать ответа на вопросы спрашивающих его. Прислуживающий ему брат в это время и не допускал к нему никого. Когда же являлось неотложное дело, то служащий брат должен был много раз повторить старцу свои слова, прежде чем получал от него ответ. Принуждаемый отвечать, старец с болью и оханьем едва бывал в состоянии отвлечь свой ум от книги: “Для меня, – говорил он, – нет более тяжкого труда, чем, когда перевод делаю, давать ответ на какой-либо вопрос. Тогда, пока отвлеку ум от книги, – весь потом покроюсь”».
(Четвериков Сергий, прот. Правда христианства, с. 191)
Выписка сделана по книге “Путь умного делания”, автор-составитель Николай Новиков, т. II.

Не о труде преподобного – непостижимо для нас, соблазнённых прелестями жизни счастливого потребителя, когда “трудоголики” и могут появляться, но подвижники нет, – нам и поверить в это трудно. А о том, что многое из того, что переводил (в стол, как сказали бы сейчас, получается) старец Паисий, уже готовое к печати, лежало после под спудом ещё более пятидесяти лет. Такими были мы духовными в правление Екатерины II. И чуть раньше, и чуть позже. А в то же время «Сионский Вестник», с дозволения гражданской цензуры, выходил без каких-либо задержек и препятствий. Ну и с Вольтером как заигрывали…
Но вот переведённое Паисием Добротолюбие, по распоряжению Св. Синода и благодаря особому расположению митрополита Гавриила, вышло всё же в 1973 году.
Так вот и теплится… и дышит.
Афонский старец иеромонах Арсений (Минин):
«Главный труд истинного подвижничества состоит в уничижении своего “я”. Послушание выше подвижничества. Почему и сказано: настаивающий на своем мнении или хотящий взять в разговоре перевес да знает, что он болен диавольскою болезнью. Подобен сему и считающий себя разумнее других. Если имеешь разум, то не присваивай его себе, а иначе возьмётся он от тебя за неблагодарность».
Это так же, как если бы меня сейчас кто-нибудь стал убеждать, что зимой следует ходить босиком и в одних шортах, а летом – в валенках и в лисьей шубе.
Давно больны, и не замечаем.
Давно от нас отнято, и не печалимся, даже гордимся.

среда, 13 июня 2012 г.

У дома началась новая жизнь,открылось второе дыхание


"Администратор", "директор", "смотрящий" - житель Ялани Валерий Николаевич Толкушкин




 

Когда сын уходит от отца, это почти всегда значит: «Отец, умри! Ты встал у меня на пути!»
Но умирает в этот момент не отец, а умирает сын – нравственно.
И долгий и нелёгкий предстоит ему обратный путь – к воскресению.
…был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся…
Отказываясь от отца, перестаёшь быть сыном, перестаёшь быть.
Знаю одну молоденькую послушницу, девушку добрую и в остальном очень хорошую. Но вот пристроили её к одной престарелой бабке – ухаживать за той. И воюет теперь, пыль столбом, послушница с врагом человеческим по всем фронтам сразу, а заодно и с бабкой – “воплощением мирового зла”. Бабка помощнице уж и не рада, бормочет только: «Где наказанне-то, дак наказанне… Егорий в юбке… Осподи, помилуй… Зачтётся, может, старушонке… Всю стружку с меня снимет, всю ржу соскоблит, в могилу-то золотой, видно, лягу, слитком».
Теперь вот мне стало более понятным то “одно и непременное” условие, которое поставила нам тогда Елена Тимофеевна, старуха с большим жизненным опытом.
У моего однокурсника, парня тогда вполне советского, комсомольца, осторожно приторговывашего импортными джинсами, париками и зонтами, магнитофонными записями и пластинками, была двоюродная бабушка. Из “бывших”, “очень бывших”. Елена Тимофеевна. Жила она на Невском проспекте, в коммуналке. Мы с однокурсником, по пути в “Сайгон”, изредка её навещали. И вот как-то она, в один из наших к ней визитов, просит нас подыскать ей девушку из студенческой среды, чтобы приходила раз в неделю и наводила в комнате её порядок – Елена Тимофеевна “нажила на Соловках жестокую подагру ненароком”. Старуха была умная и с юмором. Каждое воскресение, после службы в церкви, у неё собирались “ветхие, но болтливые богомолки”, как Елена Тимофеевна называла себя и своих подружек, пить чай, и после этих застолий нужно было прибраться – помыть посуду – сама-то чашки только бью, мол.
 – Но одно и непременное условие, – сказала нам Елена Тимофеевна. – Чтобы девушка была отъявленной атеисткой… вроде вас.
 – Почему? – спросил Елену Тимофеевну её внучатый племянник.
 – А потому, – ответила Елена Тимофеевна, – что ваша знакомая будет приходить одна. В голове у неё пока ни Бога, ни царя, ни Ленина, ни Маркса. А если я приглашу какую-нибудь барышню из своей среды, верующую, она будет ко мне являться с толпой бесов, и как я с ними тут управлюсь?
 Девушку мы нашли. Елену Тимофеевну она устроила – всю зиму к ней проходила. Ни та, ни другая друг на дружку не жаловались.
 Елена Тимофеевна давно умерла, в один день с Л.И. Брежневым. А эта девушка теперь монахиня. Хорошие книги пишет, но почти не издаётся, а если и издаётся, то под другим именем.
 Внучатый племянник Елены Тимофеевны теперь “очень большой” человек, в Москве служит.
Есть у меня знакомая. Ни матери своей, уже дряхлой, но мудрой старухе, ни мужу, из которого за сорок лет совместной жизни сделала законченного (“затюканного”) подкаблучника, ни людям добрым подчиняться не научилась, а “великого” старца для своего духовного возрастания (“чтобы проводить свою жизнь после в беспрекословном ему послушании”) ищет, с ног сбилась. Увидите где её (в поезде, может, на вокзале), посочувствуйте ей, неуёмной. Зовут её Екатерина. Особенные её приметы:
Любит не громко, но горячо рассуждать о российской верховной власти, о её вопиющем лицемерии, о Патриархе и о том, что он, ныне действующий Глава, активно ведёт дело к расколу РПЦ.
Она тихая, не буйная, не сумасшедшая. За свои деньги и драгоценности при ней можете не беспокоиться – не украдёт.
На высоком лбу русского как благодушного, так и гневливого либерала одинаково написано:
 «Люблю и уважаю всех, но презираю свой народ. За то, что он, этот народ, всегда не готов принять мои бесценные идеи!»
 Ластиком не сотрёшь и топором не вырубишь – начертано навечно.

суббота, 9 июня 2012 г.



Русь не молчала. Русь писала. Но не трактаты, а иконы. И нужды в трактатах тогда не было. Очи имеющие видели. Мы разучились. Столько нам явлено, но мы не видим. Столько нам сказано, но мы не слышим.
Похоже на старинную русскую песню, в которой мать, склонившись над зыбкой, поёт колыбельную, а дитя – слепоглухое.
Слепоглухие – это мы.
Достойные явятся – увидят, услышат, прочитают.
На первом курсе университета попала мне в руки “тамиздатовская” книжица в мягком переплёте, обёрнутая в светло-коричневый крафт, поверх которого было красным карандашом написано “Лекции по истмату и диамату”, – публицистические статьи М.О. Меньшикова. Книги такие давались на короткое время. Прочитав за одну ночь и крепко впечатлившись, я тогда много выписок сделал из этого сборника, а об авторе узнал только одно, что был Меньшиков М.О. в своё время флотским офицером и участником нескольких дальних морских походов.
 Позже уже, на третьем или на четвёртом курсе, узнал об авторе такое:
 После революции 17-го года Михаилу Осиповичу предлагали уехать за границу, но он остался – не смог покинуть Россию. Бывает. Вскоре, на даче в городе Валдае, он был арестован ЧК и за свои национально-патриотические убеждения приговорён к расстрелу группой чекистов (в составе Якобсона, Давидсона, Гильфонта и комиссара Губы). 20 сентября 1918 года на глазах его, Михаила Осиповича, шестерых малолетних детей приговор был приведён в исполнение. Русские солдаты отказались стрелять. Тогда были посланы инородцы (венгры, латыши или китайцы?) и сыновья комиссара Губы 15-ти и 13-ти лет. Эти справились. Раненый после залпа в спину (лицом он стоял к Иверскому монастырю и молился), Меньшиков упал, после этого два выстрела в голову сделал Давидсон – “контрольные”.
 И что я не знаю до сих пор. Мне не известна судьба шестерых детей М.О. Меньшикова, вынужденно присутствовавших при казни родного отца. Как они с этим взрослели? Как после жили? Господи не приведи.
 И было бы интересно узнать, как сложилась жизнь воронят, сыновей комиссара Губы, начавших “боевую карьеру” в 13 и 15 лет. Не из участия. Из любопытства. Не пожрала их революция?
Русский по Престолу и русский этнически, Пётр I любил, конечно, Россию. Но странною любовью. Любил в ней её возможности – для применения своей воли и исполнения своих планов, любил как материал (площадку, полигон ли, как позже праправнуки его, большевики, не полюбят, но изберут Россию для своих экспериментов) для постройки здания по европейскому образцу. Но не любил в ней её русскость (самое главное и не любил!) – как помеху для воплощения своих задумок. Вот то же самое и с его (это, видимо, наследственное) «птенцами» – русской (часто только по языку, по одному ли из языков) интеллигенцией. Любят в России свои грёзы, навеянные их идеалом, но не любят в ней то, что их, эти грёзы, омрачает и не дает им воплотиться. Сколько же они, эти птенцы, наврали про допетровскую Россию – не разгрести. Пусть бы лишь врали…
 «Не преклоняйтесь под чужое ярмо» (2 Кор. 6, 14).
 Только и делаем, что преклоняемся. Не под одно, так под другое. Когда свой, под нашу выю ладно подогнанный, хомут висит без дела, пропадает. Всё примеряем, примеряем… Наш-то хоть шею не натрёт.
 Е.Е. Голубинский писал:
 «История бывает трех родов: тупая, принимающая все, что оставило нам прошлое время с именем исторического материала, за чистую монету и поэтому рассказывающая бабьи басни; лгущая, которая не обманывается сама, но обманывает других, которая из разных практических побуждений представляет белое черным и черное белым, хулит достойное похвалы и хвалит достойное порицания и тому подобное; и настоящая, которая стремится к тому, чтобы по возможности верно и по возможности обстоятельно узнавать прошлое и потом стараться так же верно и обстоятельно воспроизводить его».
Но для этого надо любить Предмет, а не себя любимого в Предмете, и не свои, неизвестно кем и откуда навеянные идеалы, под которые этот Предмет не грех и сокрушить. До основанья, а затем…
Бывало.
И вывод, “полученный за двести лет опыта”, который приводит в своём “Дневнике писателя” Ф.М. Достоевский:
«…русскому, ставшему действительным европейцем, нельзя не сделаться в то же время естественным врагом России».
 И А.И. Герцен:
 «Вступивши однажды в немцы, выти из них очень трудно».
 Ну, не тоскливо ли?
 Да нет. Всё же – Россия.
 И, как бы кто об этом ни печалился, добропорядочных и практичных протестантов из нас так пока и не получилось. В столицах, может быть, частично.
 Что это время нам покажет?

пятница, 8 июня 2012 г.

 Белая ночь
Черемуха в моем огороде

А.П. Чехов. Рассказ “Святою ночью”. Зачем умнейшему, не Антоше Чехонте, а Антону Павловичу Чехову понадобилось гонять героя на пароме по большой воде на другой берег Голтвы, а потом ещё обратно?
Теперь гадай вот.
Митрополит Иоанн (Снычев):
«Надо твердо помнить, что истинное христианское смирение не имеет ничего общего с безволием, соглашательством, попустительством злу. Смирение христианина заканчивается там, где возникает опасность попрания святынь веры, осквернения заповедей Божиих, угроза благодатному устроению жизни».
Лукавый, маскируясь под разных “продвинутых” теле-кликуш громкоголосых, ярых защитников прав человека (особенно извращенцев) и пылких сторонников всевозможных “художественных” акций и перформансов, лишь ухмыляется, услышав это, и требует от христиан (особенно от православных), приводя в пример Льва Николаевича Толстого, как раз безволия, соглашательства и попустительства злу, а заодно подыскивает место в “культурном” пространстве для резервации, куда можно будет согнать всех христиан (и прежде всего православных, особенно “диких”).
Не убоимся.
 О. Иоанн (Восторгов):
 «Припомните, как в школах, высших и средних, издевались над всем русским, издевались над религией и патриотизмом “передовые” педагоги!.. Припомните, как мало была распространена и в каком презрении была патриотическая печать… Скажите, что у нас осталось не оклеветанным, не оплеванным, не приниженным?.. Нужно ли говорить о кощунстве над верой и Церковью, о пошленьких рассказах о Церкви, о Царском Доме?.. Да, русское общество легкомысленно делало революцию, легкомысленно играло с огнем. Дорожили ли мы государством? Родиной? Следили ли за ее врагами?.. Откуда идет эта страстная проповедь против воинства, это стремление подорвать в основе любовь к Отечеству и сделать невозможной защиту Родины? Идет это из лагеря врагов всякого порядка… Теперь гром грянул. Пусть же русское общество одумается, отрезвится, оглянется на себя; пусть вступит в борьбу с этими грозными покушениями на духовную нашу целостность. Пора понять, что мы своей беспечностью, беспринципностью и разъединением, своим молчанием и трусостью помогаем врагам государственного порядка, помогаем разброду нашей религиозной и общественной мысли, распаду нашего веками сложившегося государственного строя».
 
А написано это было в 1906 году. После много ещё чего – для тех, кто забыл (или не знал), – произошло.
И происходит, повторяясь.
Одумались, отрезвились, оглянулись на себя? Не одумались, не отрезвились, на себя не оглянулись? Правильное подчеркнуть.
 
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл. 1, 9-10).
Ну, вот.
 О. Иоанн (Восторгов). Протоиерей. 31 мая 1918 года был арестован, а 5 сентября – расстрелян в Москве на Ходынском поле. Перед расстрелом о. Иоанн попросил палачей, чтобы те разрешили всем жертвам помолиться и проститься друг с другом. Помолились. Попрощались. Подступив к краю могилы, о. Иоанн сказал: «Я готов». Палач подошел к нему со спины, вывернул ему за поясницу левую руку, подставив к виску револьвер, выстрелил и столкнул в могилу.
 За что? Враг знает, за что.
 Память сщмч. Иоанна 23.08/5.09.
К.П. Победоносцев:
 «Я чувствую, что обезумевшая толпа несет меня с собою в бездну, которую я вижу перед собой, и спасения нет… Разве Вы не видите, что наша печать – не что иное, как гнусный сброд без культуры, без убеждения, без чести и орудие нравственного разврата в руках врагов всякого порядка?.. Ведь эта печать разнесет яд свой во все углы, до последней деревни, и вконец развратит душу народную».
 1904 год. Из письма к председателю Комитета министров графу С.Ю. Витте.
 Что можно добавить? То, что у печати помощник бойкий появился – телевидение.
 А Интернет? А Интернет – это мы.