Лет мне было пять, ещё в школе не учился. 
   В узком простенке между окнами висит отрывной календарь, "численник". На нём не красным, а чёрным по белому: "Октябрь, 14, вторник". "Покров", - в который раз за день от мамы слышу. Печалится: праздник, дескать, а приходится работать. На улице хлопьями валит первый снег, громкоголосые ребята, ровесники мои, напротив нашего дома, катают снежные шары и лепят снеговик - одни после будут оборонять, а другие с криками "ура" пытаться его развалить; собаки, участвуя в детской забаве и путаясь под ногами, заливисто лают, зычно, словно подсмеиваясь над ребятами и собаками, каркают вороны; ползая цепко вверх-вниз по оконному переплёту и безразлично заглядывая на меня через стекло, пиликают синички. Лежу в кровати,  под "цветастым" ватным одеялом, смазанный на груди и на спине мёдом, обмотанный под фланелевой рубахой шелестящей на мне при малом шевелении газетой, укутанный в мамину клетчатую шерстяную шаль, "шотландку", - с воспалением лёгких.
   Мама, затыкая разным драньём между косяком и рамой щели и заклеивая к зиме бумажными полосами окно: 
   - Будешь просить что у Бога - за нас, за себя ли, - и Он тебя услышит, не хвались, даже мне. Не услышит и не исполнит твою просьбу, не жалуйся, даже мне. Всё от Него, и подаёт Он, когда хочет и кому хочет. Я прошу и ты проси - услышит Бог, и ты поправишься.
    Лежу, с тоской жду, когда мама, управившись с рамой, выйдет из избы, чтобы выбраться из опостылевшей постели, подступить к окну и посмотреть на празднующих первый снег друзей.
   Многое что с тех пор забыл, а это помню. И даже какого цвета юбка была на маме в тот момент, помню - коричневая, кофта синяя, "казачка".

   Живой вот - Бог, значит, услышал.