четверг, 29 марта 2012 г.

И.А. Ильин_О власти и смерти

Но власть верховная не терпит слабых рук…
А.С. Пушкин

Сомневаться в том, сможет ли, сумеет ли Россия выдвинуть из своих недр религиозную, волевую и государственно-воспитывающую интеллигенцию, — значило бы сомневаться в самой России и ее будущем... Сможет. Выдвинет. И сама возродится, окрепнет и возрастет. Но чем скорее это совершится, тем лучше; тем быстрее пойдет ее восстановление; тем меньше будет крови, меньше страдания, меньше опасностей и бесчестия...

И первое, что должна понять и продумать новая русская интеллигенция, — это — волевую природу государства и государственной власти.

Государственная власть, по самой существенной идее своей, должна принадлежать сильнейшим и благороднейшим. Ибо приемлющий ее приемлет и осуществляет ее именно волею и именно благородной волею; он становится во главе и на страже: во главе народа и на страже его святыни; и потому он должен подготовить свою волю не только к водительству и понуждению, но и к почетной смерти стража и вождя.

Живя в государстве и строя государство, люди объединяются не просто территорией или общим подчинением; они объединяются в совместном волевом напряжении и волевом действии; они объединяются для того, чтобы выделять* и признавать тех благороднейших вождей и тех сильных и верных стражей, которые призваны творить за них, для них и через них дело всенародного единства и расцвета, — которые призваны поддерживать и оборонять это единство и блюсти национальные святыни хотя бы ценою своей смерти. Вот почему государственная власть по самому существу своему являет эту драму: борьбы и смерти лучших людей за бытие и за святыню их народа. И эта драма, которая яснее всего выражается в обличии воина или солдата, делает каждого гражданина, причастного власти — воином, стоящим на своем посту, и стражем, готовым к смерти.

Нам надо понять и продумать это раз навсегда: кто берет власть, тот берет не только полномочие и не столько полномочие, сколько обязанность властвовать. Он принимает тем самым не только высший ранг и почет, но и высшую ответственность и опасность. И тот, кто ищет ранга и желает почета, но не хочет ответственности и боится опасности, — тот является честолюбцем, неспособным к власти; и его правление только и может привести к общей гибели.

Возле власти — возле смерти. И сколько лучших людей в истории — царей, вождей, полководцев и героев — засвидетельствовали эту истину своим концом!..

Я сказал, что государственная власть должна принадлежать сильнейшему и благороднейшему.

Сильнейшему... Я говорю, конечно, не о мускулах, не об оружии и не о сплоченной массе людей. Я говорю о воле. Ибо власть есть дело воли. Призвание власти не только в том, чтобы видеть и понимать; для этого есть люди опыта, люди ума, люди науки, мужи света. Призвание власти в том, чтобы выбирать, решать, предписывать, настаивать и понуждать. В этом ее дело, ее природа, ее назначение.

Безвольный или слабовольный властитель — есть внутреннее противоречие, жизненная нелепость, духовное погубление всего дела: он подобен безрукому, который захотел бы стать пианистом; слепому, который решил бы писать красками. Здесь необходима именно воля и притом сильная воля: не порывистость, не раздражительность, не истеричность; не суетливое тщеславие, не крикливость, не вспышкопускательство; но и не упрямство, не ожесточение и не жестоковыйная свирепость. Здесь необходима способность решать, т.е. сосредоточиваться на одном, на лучшем исходе; обрывать все другие «возможности», как отвергнутые; и превращать выбранную возможность в необходимость — и для других, и для себя. Здесь нужна устойчивость, достаточная и для себя, и для других; нужен импонирующий напор; неколеблющийся авторитет; готовность настоять на своем и сломить препятствия; способность пересилить — и чужую волю, и чужое безволие. Словом, нужна воля, способная к глубокому, сильному и долгому дыханию: к глубокому замыслу, к сильному заряду, к долгому настаиванию...

Нет этого — и не будет власти: будет безвластие, разложение, хлябь. Вот почему безвольный, идущий к власти, творит самообман и обман. Ведущий же безвольного к власти — или глупо губит дело, или лукаво лепит себе марионетку. В обычное время — лучше ошибка сильной власти, чем верное, но бесплодное мечтание слабого правителя. В час беды — лучше явное и полное отсутствие власти (спохватятся! создадут!), чем симуляция власти со стороны безвольного человека или группы безвольных людей.

Понятно, что безвольный царь может стать опасным для своей страны; но именно поэтому организованное безволие власти, как это бывает в республиканских и парламентарных государствах, таит в себе не только опасность, но прямую безвыходность и обреченность. И политический опыт русской истории давно выразил это в простонародном обобщении: «лучше грозный царь, чем семибоярщина»...

Отсюда и смысл фашизма как мирового явления: люди ищут волевого и государственного выхода из организованного тупика безволия. Но из тупика выход вперед — добывается только проломом...

Я сказал, что государственная власть должна принадлежать благороднейшему... Я говорю не о «крови», не о «породе», не о «знатности»; тем более не о богатстве. Я знаю цену породы, наследственности, преемства и традиции; и когда все это стоит на высоте и сочетается с личными качествами души — то достижение бывает наивысшим. Но думаю, что для родины незнатный герой драгоценнее знатного негероя; и непородистый талант выше породистой бездарности; и ум без предков способен править лучше, чем тупица с предками. Что пользы стране от именитого глупца или злодея? Какого спасения, какого подвига можно ждать от человека, «благородного» только по имени? Только слепой может отрицать духовное значение кровной породы и наследственной культуры; но только лукавец может утверждать, что порода сама по себе есть необходимый «ценз» или достаточный «стаж» для государственного строительства и участия во власти.

К государственной власти должны восходить лучшие люди. И тот, кто требует доказательств для этого тезиса, — тот одним этим требованием своим обнаруживает упадочность и извращенность современного правосознания. Пусть он сам примет на себя бремя доказательства и пусть доказывает, что государственная власть должна принадлежать ворам, предателям, обманщикам, взяточникам, насильникам, безыдейным и беспринципным карьеристам... И когда он кончит и «докажет», — мы будем знать, что мы выслушали представителя большевицкой стихии.

Власть слабого губит авторитет власти, растит в стране смуту и разложение. Власть порочного сеет в стране порок, накопляет вокруг власти атмосферу презрения, подрывает и форму, и содержание народной жизни. Всегда и всюду так бывало: достаточно порочной власти утвердить «ставку на подлеца» — и подлость становится государственным цензом и стажем; люди начинают отбираться кверху по степени своей явной низости или скрытой беспринципности; выше всех становятся отъявленные злодеи и матерые плуты, а вокруг них располагаются лагерем преуспевшие мошенники и приспособившиеся лукавцы; слагается политическая атмосфера, в которой все оказываются вынужденными судить и поступать применительно к подлости и в которой люди, лишенные экзистенц-минимума изворотливости и кривизны, — обречены на прямую гибель...

Здоровая государственная власть означает волевую ставку на благородство: на патриотизм, на совесть, на честь, на верность, на служение. Только тот государственный строй на высоте, который действительно организует отбор таких людей, лучших людей — к власти; и всякий другой строй (какое бы историческое название он ни носил — «самодержавие» или «демократическая республика») — обречен на разложение и крушение. Это — духовно и исторически неоспоримая аксиома. И если греческий термин «аристос» (= лучший) понимать в его настоящем и строгом смысле, то естественно поставить вопрос: после опыта русской революции — кто может, кто смеет отрицать аристократическую природу государственности?!.

Во главе народа и на страже его святыни должны стоять сильнейшие и благороднейшие люди. Это нам надо принять именно как аксиому. И не надо позволять лукавым софистам разлагать эту аксиому ссылкою на то, что все на свете «относительно», и что для «воли» и «благородства» нет твердого и объективного мерила. Это мерило есть; его надо только продумать до конца* и усвоить, как ненарушимое правило поведения: каким бы путем люди ни выделялись к власти (именно к власти, а не к совету) — сверху (назначением) или снизу (выборами), — ни безвольные добряки, ни волевые подлецы не должны ни выдвигаться, ни поддерживаться. Ни в силу того, что это люди «моей партии» или «нашей тайной организации»; ни потому, что «иначе они мне навредят»; ни от того, что «все равно я больше никого не знаю»; ни по каким бы то ни было другим соображениям... Кто идет по этому пути, тот кривит душою, нарушает свою государственную присягу и предает свою родину. Ибо это есть прямое предательство — ставить лукавого авантюриста во главе народа или вручать общее спасение безвольному болтуну; и это есть гибельное легкомыслие — выдвигать к власти слабовольного попустителя или ставить заведомого подлеца на страже народной святыни...

И пусть никто не говорит, что это «элементарно» или «общеизвестно»; что это якобы «старая пропись». Ибо из-за попрания этой аксиомы Россия рухнула на наших глазах...

Стать у власти значит стать возле смерти. Но только сильнейшие и благороднейшие способны чувствовать это и осуществлять на деле.

Властвующий стоит перед смертью не только в том смысле, что долг нередко требует от него крайних и непосильных для его здоровья трудов и напряжений или участия в общих опасностях.

Смерть была близка не только тогда, когда Петр Великий сражался под Полтавой или спасал тонущих на Лахте; или когда Фридрих Великий вел свои войска в атаку; или когда Наполеон в Египте навещал чумные лазареты; или когда Столыпин боролся с революционным развалом и годами работал по 18 часов в сутки. Нет, идея борьбы на смерть сокрыта в самом принципе государственной власти...

Дело в том, что получающий власть (безразлично, в каком объеме) получает в свое распоряжение часть драгоценнейшего всенародного достояния, выношенного и выстраданного веками. Возможность творить и ограждать, организовывать и строить авторитетными велениями — есть общенародное сокровище, плод многих страданий и долгой культуры. Это есть некое «казенное добро»; и верный часовой охраняет его даже ценою своей жизни, соблюдая вверенный ему государственный авторитет — неумаленным, непопорченным и нерастраченным. Напротив, проматывая авторитет вверенной ему власти, властвующий совершает подлинную растрату национального достояния, все равно — подрывает ли он этот авторитет сам, своею пассивностью и своими злоупотреблениями или позволяет другим захватывать и расхищать вверенную ему власть. История взыщет с него, как с нерадивого часового...

Властвующий призван к тому, чтобы блюсти вверенную ему часть государственной власти, и не может, не имеет права погасить эту обязанность односторонним отказом. Часовой не может «сам себя сменить» с поста. Правитель не может произвольно «выйти из игры» или предпочесть бездействие. Односторонне отказываться можно только от имущественных полномочий, но не от публичных обязанностей. Сменить меня может лишь тот, кто поставил; уволить меня может лишь тот, кто имеет право назначить мне преемника. Для всех же остальных — в объеме моей обязанности — я авторитет. И борьбу за этот авторитет я обязан вести на жизнь и на смерть. Штатский революционер не может сменить часового у казенного сундука: часовой может быть им застрелен, но не сменен. Солдаты не могут уволить офицера. Городская дума не в силах «отстранить» командующего войсками. Чиновники департамента не в состоянии дать отставку министру. Толпа не может погасить обязанностей Императора!..

Государственная власть имеет значение рока для того, кто ее принимает. Берущий ее — связывает с нею свою судьбу и остается связанным властью до тех пор, пока она не будет правомерно и преемственно сложена с него. Ведущий ведет не только на успех, но и на опасность. Успех дает ему «лавры»... А предвидение опасности... — дает ему основание сложить с себя все обязанности? Повелевающий повелевает не только послушным, но и непослушным; и к этому он должен быть готов заранее. Пока ему повинуются добровольно — он «силен»; но как только появляются люди, достаточно дерзкие для неповиновения... — так он признает свою «слабость» и слагает власть?..

Нет. В самой природе государственной власти заложена эта обязанность: или понудить и сломить непокорного; или погибнуть на своем посту. И в этом смысле идея воинского долга и воинской чести является глубоким и зрелым прообразом гражданской чести и гражданского долга: она не знает ни одностороннего отречения, ни малодушного уговаривания.

Государственная власть есть подлинная и живая драма, в которой решение вождя и поступок стража определяют собою судьбу всего народа. Это есть драма воли, благородства, жизни и смерти.

И пусть грядущие поколения России глубоко продумают и усвоят эту истину.

Комментариев нет:

Отправить комментарий