Может, мы, православные, как дети, в отличие от взрослых католиков, приловчились за Воскресением прятаться от страшных событий Пятницы? И отсюда наша русская черта - убегать от ответственности? Что, мол, теперь толковать о худом, если всё закончилось нормально: Он же воскрес! Может, отсюда же и то, что мы хорошо знаем первую часть поговорки: "кто старое (имеется в виду, конечно, плохое) помянет, тому глаз долой", забывая про вторую: "а тому, кто старое забудет, долой оба"? Или я следствие с причиной перепутал?