Студентом на последних курсах, подрабатывал я дворником. Выходил на участок рано утром, когда на улицах народу ещё не было. Обнаружил как-то, подметая, весной, в апреле или в мае, уже не помню, ворону с подбитым крылом, принёс домой её, покорную. Сделал ей из ящика домик. Сидеть ей в этом домике не нравилось, а сказать она мне об этом не умела, но объясняла это так: вся сплошь измажется своим помётом и смотрит на меня из ящика жалкими глазами-картечинами: обижаешь, дескать, дяденька; все вороны, мол, на веточке, а я, бедняжка, в клеточке. Выпущу её на волю, под мой стол, на котором я работал, громко, изображая из себя ветерана войны, приковыляет, в одну минуту вся себя очистит до сияния. А только в ящик посажу, опять вся с головы до хвоста, смотришь, выпачкалась. В ящик селить её больше не стал.
Спать не давала мне. Ладно – когда вставать мне рано надо было на работу – вместо будильника служила. А в выходные?.. Хоть скотчем рот ей было склеивай. Чуть свет – она кричит во всё своё воронье горло, одеяло клювом с меня тянет. Научился я её прятать в печку-голландку, давно уже не рабочую, пока не высплюсь. Посажу её туда – там ей всё ночь, ни звуку от неё. Молчит, пока не выпущу. Выпущу только, тут же завопит – злится на то, что одурачил я её; клюёт при этом меня больно в ногу.
«Развела» она меня однажды в отместку.
Я за столом, печатаю на машинке. Она сидит в углу, на меня, как на дурачка, смотрит лукавым взглядом.
Фаянсовая тарелка, в которую я клал для неё корм, стояла возле печи-голландки на куске крафта, чтобы пол ворона не пачкала.
Попечатаю я, попечатаю, пойду на кухню чаю попить. Только устроюсь, слышу: ну, что за напасть, моя машинка заработала – кто-то по клавишам стучит. Иду в комнату, вижу: возле машинки никого, ворона там же, где сидела – в углу, хвост себе чистит, на меня не глядя даже.
Иду на кухню, и опять – моя машинка, слышу, заработала. Не слуховая же галлюцинация.
И заподозрил я ворону. Ну, думаю, подловлю тебя, зараза.
Пью чай, слышу «работа» началась, поднимаюсь осторожно со стула, иду по коридору тихо к комнате, заглядываю: увлеклась в озорстве и не услышала, как я подступил, ворона носом выбивает дробь по крафту – один в один, как шлёпает моя машинка.
И рассердилась же она, когда вдруг поняла, что не всё ей, но и её обхитрили, – на «курсовую» мне со зла накакала, в моё отсутствие, конечно. И верхний лист перепечатывать пришлось мне.
Крыло у неё поджило. Улетела она от меня. В открытое окно. Несколько раз наведывалась после ко мне в гости, на подоконнике сидела, на стол ко мне захаживала, но ничего на нём не оставляла. Руку протянешь к ней – не сильно тюкнет в неё клювом. Потом прилетать перестала – потеряла интерес ко мне, наверное. Жива, пожалуй, – живут же они долго.