Мой яланский собеседник:
     - Ничего так больше не хочу, - говорит. - Так хочу, что умираю. Чтобы открылась дверь однажды, днём или ночью, и вошёл в дом мой сын.
     Сын у него погиб. Второй Новый год будет встречать без него.
     Я говорю:
     - Я понимаю.

(Позаимствовал у Олега Матвейчева)

     Томас Вулф:
     "Писатель совершенно беззащитен, о нём и его творчестве могут высказываться самые обидные, даже оскорбительные вещи, а он должен молча принимать это как "непредубеждённую критику". (Из письма А.С. Фрер-Ривзу, 1930)
     О! Это ещё не было Интернета, блогеров и блогерш, перемежающих фотографии горшков с цветами, собак, котов и кошек глубоким анализом очередной просмотренной книжки.

    

Он же, мой сосед по лестничной площадке (дня через три):

– Представляешь, тёща вчера мне заявляет, что Украина и до революции была более промышленно развита, чем лапотная Россия. Я ей: ага, был у вас один заводишко, и тот свечной, и тот Жириновского.

Мой сосед по лестничной площадке:

– Совсем чокнулась…

– Кто?! – спрашиваю.

– Катька, – говорит.

«Катька» – его жена.

– Что вдруг?

– Тёща приехала (она у него с Украины). Я Барсу (овчарка) ошейник надеваю, на улицу рвётся. Они, тёща и Катька, в телевизор пялятся. Что-то хорошее там брякнули про Львов. Тёща говорит: «Слава Богу». Катька тут же: «Хероям слава!».. Зайдём, – говорит, – в «Под аркой», по соточке тяпнем.

– Не могу, – говорю. – Иду к зубному.

К «закону о семейном насилии».

Отцовский офицерский, "фронтовой", ремень спас, слава Богу, меня и моих старших братьев от многих неблаговидных поступков.

И ни у меня, ни у моих братьев ни разу не возникало желания на отца куда-то наябедничать. Ну, разве матери. Но от неё на наши жалобы мы слышали всегда один ответ: «Не надо было зарабатывать».

Имей я тогда возможность настучать на отца в соответствующие инстанции и сделай, неразумный, это, то как бы чувствовал себя сейчас? Премерзко.

     Вспоминали недавно с братом наше «боевое» детство и уж с особым уважением – ремень отцовский.                                            

Красноярск. Встречаю случайно на улице одноклассника. Лет десять не виделись. У меня есть время, и он свободен – зашли в кафе встречу отметить.

Рассказывает:

Сон мне «тогда» приснился. Сумрак. Приплёсок. То ли река, то ли озеро. Густой туман. Метра два от берега, дальше не видно ничего. Отец, мать, тогда уже покойные, я и брат младший Витька. Все мы есть, но нас не видно. Как будто в шапках невидимках. Меня это совсем не смущает. Отец как будто говорит: «Поеду в город». Мать: «Зачем?». – «Да сапоги, – говорит, – надо продать». Смотрю, на невидимом отце не сапоги, а берцы видимые. Новые, добротные, свиной кожи. Мать говорит: «Зачем же продавать, отдай вон Витьке». Отец снял, а Витька примерил берцы – в самый раз. Я и проснулся. А через три дня привозят Витьку в цинковом гробу и в берцах.

Брат моего одноклассника, офицер-десантник, погиб в «горячей точке».

Мой старший товарищ по рыбалке. Глуховат на одно ухо. С детства. Думает, что он не слышит, так не слышат и его.

На берегу широкого кемского плёса. Крючок удочки за корягу на дне зацепился. Тонким концом удилища пытается его отцепить. Бормочет:

– Все всё увидят в своё время и услышат…

О чём он это, я не знаю. Но догадываюсь.