По поводу поста.

      У Златоуста:

      "Дьявол не ел и не пил, и - пал; Павел ел и пил, и - взошёл на небо".

      Вот, прочитал, и готов уже расслабиться. 

 

      Мы вечные должники! 

      Так как пользуемся задаром всем не своим: водой, воздухом и проч.

      И возвращать долг не желаем. 

      Возьмётся силой. 

      С чем останемся?

      Да и останемся ли? 

      Бог ни в чём не нуждается. Нуждается!

      У Матфея:

      "Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне". (25,  40)

      Мой яланский собеседник (у нас в конце августа на слеге (балке) своего двора повесился шестидесятилетний мужик, и "ни с того вроде и ни с сего, пусть поругался он из-за какой-то ерунды с соседом, сосед же в петлю не полез!"):

      - Самоубийство, Вася, - идём с ним, с собеседником, отдельно от остальных, с кладбища, - это не внезапный, а подспудно подготовленный ответ на все возникшие перед тобой вопросы: "И знать ничего не хочу!". Или, как вариант: "Да мне и так уж всё известно!"

      Иду, не знаю, что сказать. 

 

      Мой яланский собеседник:

      - Счастье, Вася, - это от неведения. Сведущий человек счастьем не болеет. Он иногда, в минуты редкие, испытывает радость. Только для святого, "увидевшего", радость - неизменное состояние.

      Я:

      - Ну не знаю. 

 

       Андрей Юродивый, босой зимой и летом, летом и зимой в одной рубахе, молился, обливаясь слезами, Богу коротко: "Господи! Господи!" И не добавлял к своей молитве слово "Дай!"

      Быт - занавес, скрывающий Бытие.

    Любая остановка на пути к духовности означает движение назад.

      Почти по Шпенглеру.

      Культура - душевность, религия - духовность, цивилизация - мумия. 

 

 

 

 

      Отец - Ум, Сын - Слово, Святой Дух - Жизнь. 

      Отнимет у тебя Бог разум, и кто тебе его вернёт? Лишит тебя Господь слова, и кто тебя им вновь одарит? Выйдет из тебя дух, и кто оживит твоё тело?

 

 

 

 

      Сэмюэль Джонсон:

      "Значительную часть жизни своей потратил я зря".

 

      Покажите мне того человека... который скажет про себя иначе. Есть, конечно, такие, но мне их не показывайте. 

 

 

      Сафо:

      "Опять, страстно 

      Томима, влачусь без сил!

      Язвит жало;

      Горька и сладка любовь".

 

      Ну, думаю. 

        

 

     Идём как-то с моим яланским собеседником с рыбалки. Ружьё с собой брали - "от медведя" - расплодились нынче в окрестной тайге, а отстреливать их запрещено строго-настрого, пока какой не задерёт очередную ягодницу или очередного грибника...    Взлетел шумно с земли, брусникой кормился, молодой глухарь и уселся неподалёку на нижний сук рослой лиственницы.

     - Ну? - говорю.

     - Стрелять, что ли?

     - Давай. Охота открыта. 

     На рыбалку ружьё нёс я, назад - мой собеседник.

     Снял он с плеча двустволку, зарядил патронами с дробью номер 2. Долго целился. Выстрелил. Глухарь улетел, помахав нам на прощание громко крыльями.

      - Промазал, - говорю.

      Помолчал сколько-то мой собеседник - совсем, вижу, не огорчился - и говорит, выбрасывая из стволов пустые гильзы:

      - Я не Эрос, чтобы бить точно и наповал. 

      - Да уж, - говорю. 

      - Да и старый, скорей всего, был...  Мясо долго пришлось бы тушить.

       

 

      Человек от жизни зачастую меньше узнает, чем узнает после жизни от смерти. Прожить бы так, чтобы смерть не смогла сказать тебе ничего нового. О как непросто.

      - Вот, Вася, - говорит мой яланский собеседник, - всех Бог слушает, кроме самонадеянных и самолюбивых.

      - А выпивох? - спрашиваю.

      - О-о, - отвечает мой яланский собеседник, - нас жалеет.

      - Сразу и нас.

      - Не будем скромничать... А кому, как известно, везёт? 

      - Дуракам, - говорю.

      - Не только. Ещё и пьяницам, - говорит мой яланский собеседник. Трезвый упадёт с третьего или четвёртого этажа и разобьётся, а пьяный упадёт, встанет, отряхнётся и пойдёт себе, здоров-целёхонек. Друг наш, не буду называть его, сам знаешь, о ком речь, вывалился вон из окна пятого этажа в своём общежитии, и лишь мизинец повредил - теперь он у него такой - и оттопыривать его не надо специально, когда стакан или рюмку подносит ко рту. Аристократ аристократом.

       "Ну да", - только подумал я, но не сказал.